Режиссер Андрей Корионов: с Достоевским спорить бесполезно, а с актером — можно

— Пьесу выбрал я и предложил театру. При выборе материала всегда руководствуюсь только одним: откликается пьеса каким-то образом во мне лично или нет. Если, читая пьесу, я чувствую себя сопричастным тому, что там происходит, если меня это волнует, значит — нужно ставить. «Метод Гронхольма» оказался именно такой пьесой — очень интересной, захватывающей, с невероятными поворотами сюжета. В ней вскрывается много проблем, актуальных и знакомых сейчас, мне кажется, каждому человеку.

— Самая главная и всегда актуальная — проблема самоопределения личности: зачем я живу, чего я хочу, к чему стремлюсь и т. д. Пьеса разворачивает одну из позиций: как можно жить, чего и какими способами можно добиваться. Нам вместе со зрителями предстоит задуматься, стоит или нет вставать на эту позицию.

— Я сначала выбрал, а потом уже стал знакомиться с ее сценической историей. Увидел постановку на одной театральной лаборатории в Лысьве, после чего захотелось взять в руки в печатном варианте и почитать. Понравилось. Когда здесь встал вопрос о том, что ставить — предложил. Со мной согласились.

— В спектакле заняты четыре актера. Мы хорошо понимаем друг друга — и двигаемся потихоньку к выпуску. Сценографию и костюмы делает Ирина Долгова — главный художник Санкт-Петербургского Театра музыкальной комедии. Это не первый наш совместный спектакль. Подготовку мы начали летом: две недели был застольный период. Потом я приехал в конце августа, начали репетиции.

— Всегда по-разному. Зависит от артиста и от того, чего я хочу от него добиться. Очень люблю партнерствовать. Интересно работать с артистами, у которых есть свое мнение — творческое и человеческое. Интересно, когда артист — тоже художник, тогда и столкновения творческие есть, и новое что-то открывается. Самому с собой не всегда весело, даже если рядом Достоевский, которого ты ставишь. Он такой уже давно все сказавший, спорить с ним бесполезно, а вот с артистом, который находится в таком же поиске, как и ты, почему бы не поспорить.

— Сейчас у меня нет ощущения единства поколения. Когда окончили театральную академию, первую пару лет все ходили по Петербургу и говорили: вот, не дают нам ставить. Потом начали ставить, но складывается по-разному — в зависимости от того, кто как работает: кто-то ставит, кто-то не ставит, кто-то сейчас главный режиссер театра, а кто-то уже побыл главным режиссером и т. д. В этом смысле мы ничем не отличаемся от какого-то другого поколения. Каждый ищет способ себя реализовать, используя для этого любую возможность. Лично мне разъезжать не очень нравится, я бы с удовольствием работал в одном театре.

— Я в этом смысле отличаюсь, о чем сообщал ей — и она даже возмущалась по этому поводу. Время сейчас очень подвижное, есть возможность перемещаться, пробовать разные вещи в разных контекстах — и это, наверное, хорошо для поколения в целом. Но я со своей оседлостью из поколения как-то выбиваюсь. Из Петербурга вообще бы никуда не уезжал — наверное, поэтому и не особо получается. Вне Петербурга у меня постановок немного, но очень ценю свои выезды и серьезно к ним отношусь.

— Не сказал бы, что там есть все возможности делать, что хочется: конкуренция большая, много других факторов — в конце концов, и мой профессиональный уровень пока еще недостаточно высок, чтобы делать, что нравится. С другой стороны, отъезд куда-то не гарантирует свободы выбора. Если ты делаешь то, что хочешь, значит, тебе повезло, вне зависимости от места. Выбрал пьесу, какую хотел, назначил артистов, каких хотел, ставишь, как хочешь — это большая удача для молодого режиссера.

— К классическим постановкам всегда больше претензий. Когда пьеса ставится в первый раз, она воспринимается как что-то свежее и любое решение кажется новаторским. Все классические пьесы имеют серьезную сценическую историю, с которой, конечно, критики знакомы — и добиться успеха в этом поле гораздо сложнее. Я в этом не вижу большой проблемы для себя: критика — это хорошо, у меня нет времени сидеть и радоваться тому, что я великий режиссер. Но сейчас мне, наверное, больше нравится ставить классику. Только что поставил «Село Степанчиково» в Петербурге, сразу после премьеры приехал в Калининград. «Метод Гронхольма» для меня сейчас, скорее, некоторый поход в сторону. Но только потому, что пьеса нашлась, поскольку поставить современную пьесу — значит, найти ее. Современных пьес очень много — но очень мало действительно стоящих внимания. И в этом ворохе сложно ориентироваться и находить что-то. Как только возникает современная пьеса, которая меня трогает, я сразу же начинаю ее ставить, потому что это большая ценность. И так делает любой режиссер, любой театр. Иногда из этого что-то получается. Есть эти две постановки, которые делают меня в глазах критиков «специалистом по новой драме», но есть еще больше десятка других моих постановок. Это ярлык, который на меня навесили, но мне не хотелось бы попадать в какие-то течения и кружки. Сейчас я хочу самостоятельно разобраться с собой, со своими желаниями, стремлениями. Но это не значит, что я не вижу, что происходит вокруг, и не воспринимаю окружающий мир. Воспринимаю и живо участвую, когда это необходимо, просто делаю это не в течении.

— Я пошел туда, чтобы узнать, что значит быть художественным руководителем театра. И мне кажется, разобрался. Есть очень сложные вопросы, которые приходится решать — связанные, например, с судьбами артистов. Это тяжелый и самый по-человечески сложный в этом деле труд — решать, нужны люди театру или нет. Очень интересно было попытаться собрать театр, находящийся в развальном состоянии, сделать труппу работоспособной, найти художественное направление, в котором будет двигаться театр. Я работал там два года, какие-то вещи удались. Мне кажется, труппа будто возникла снова. Когда я шел туда, выдвинул определенные требования по изменению статуса театра и его внутренней структуры, без чего невозможно было дальнейшее развитие. Ушел, потому что в связи с отсутствием ресурсов эти требования выполнить было невозможно, а мне казалось нецелесообразным остановиться на достигнутом и при этом остаться руководить театром. Вместо меня это уже мог делать кто-то другой — и сейчас там есть режиссер, театр работает, все хорошо.

В свое время, когда театр «Встречи» самоопределялся, решили, что ему лучше быть структурным подразделением Гатчинского Центра творчества юных. Я же пытался добиться, чтобы театр стал самостоятельным юридическим лицом, что очень важно для статуса театра. Это оказалось для Гатчины глобальной проблемой, решить которую в маленьком городе с 90 тысячами населения тогда оказалось невозможно. Мне было понятно, что «невозможно» будет продолжаться еще очень долго, — это и стало основной причиной ухода. И, к сожалению, никакие потенциальные плюсы расположения Гатчины в пригородной зоне Санкт-Петербурга реализовать не удалось.

— Не считаю его вторым. Я проучился на режиссуре телевидения два курса, а потом ушел в театральную академию.

— На тот момент нет. Когда я поступал, был первый набор режиссеров телевидения, но за обучение нужно было платить. Мой мастер Лев Израилевич Цуцульковский, ученик Леонида Вивьена, сказал мне: иди-ка ты, мальчик, бесплатно в театральную академию — там тебя и научат лучше. В академии только к середине обучения я начал понимать, что есть театр и режиссура (смеется). И что это намного интереснее, чем все остальное.

— Беспредметно не влечет, а предмета пока нет. Если бы появился сценарий и я понял: о, вот это кино! — то, конечно, стал бы прилагать усилия, чтобы его снять. Пока я больше на сцене все вижу, здесь совсем другие выразительные средства. Но я открыт для кино и, если понадобится, буду его снимать.

Текст — Евгения РОМАНОВА, фото — sobaka.ru, wikigogo.org